Отправлено: 09.12.20 23:00. Заголовок: Казимир Французович в "Виленской речи"

Несколько стихотворений и стихотворных фельетонов поместил в "Виленской речи" Казимир Французович. Это – любопытная и по-своему характерная фигура русского литературного ландшафта в межвоенном Вильно. В "Виленской речи" он поместил несколько стихотворных фельетонов, например, под названием «Вместо рифм дня»:

Измельчали люди,
Нет богатырей,
И не дышат груди
Жизнью у людей.

Байроны так редки <...>

(Казимир Французович. Вместо рифм дня // Виленская речь, 1922, № 2, 2 февраля, с. 3)
Под псевдонимом Каэф он напечатал стихотворный фельетон с пародическим использованием размера, рифм и образных мотивов Пушкина «Жалобы по поводу вздорожания алкоголя (A lá Пушкин)» (Каэф. Жалобы по поводу вздорожания алкоголя (A lá Пушкин) // Виленская речь, 1922, № 10, 10 февраля, с. 3. Несколько лирических стихотворений Французовича посвящено некоей Наталии Грушко. В основу первого из них «Левкадийский мыс» положен античный сюжет о неразделенной любви уже немолодой поэтессы Сапфо к прекрасному юношу Фаону. Убитая горем Сапфо бросилась с Левкадской скалы в море:

Есть мыс Левкадийский над морем,
Сафо там стояла одна;
Любви обуянная горем,
Манила ее глубина.

Сафо полюбила Фаона,
Фаон посмеялся над ней.
Тоски уж не вырвать из лона,
Она этой бездны страшней
<...>

Античную легенду стихотворец проецирует на экзистенциальную ситуацию самого себя и адресата стихотворения: они оба – жертвы пережитых страстей и переживаний, и это их объединяет:

Есть мыс Левкадийский над морем,
Там вечно царит тишина.
Душа моя, полная горем,
Туда улетает одна.

Сафо полюбила Фаона,
Фаон посмеялся над ней.
Тоски мне не вырвать из лона,
Ты жертва злой силы моей.

Ты тоже, убитая горем
И жертва глубоких страстей,
Стояла над жизненным морем
И в бездну упала скорей.

Тоски мне не вырвать из лона,
И память мне смерти страшней.
Сафо полюбила Фаона,
Фаон посмеялся над ней.

(Казимир Французович. Левкадийский мыс (Посвящается Наталии Грушко) // Виленская речь, 1922, № 13, 13 февраля, с. 3).
Той же Н. В. Грушко посвящена нормандская баллада «Стон» с балладным сказочным сюжетом о трагической судьбе фатально разлученных влюбленных: злым колдовством царевна погружена в летаргический сон и уже лежит в гробу, а ее милый, отбросив лютню и меч, сидит за чаркой, уже забивают гроб: «И что чарку он выпьет, гвоздь новый забьют...» Слышен в гробу подавленный стон, а он все за чаркой: «И прекрасное тело царевны его / Черви в гробе грызут, а ему ничего!».

Он за чаркой сидит, одиноко грустит.
Если б слышал он стон! Но он вновь прозвучит

В сердце скорбном его, неотступный везде: –
Он услышит стон этот на Страшном Суде...

(Казимир Французович. Стон (Нормандская баллада) // Виленская речь, 1922, № 20, 20 февраля).

Посвященное все той же Наталье Васильевне Грушко стихотворение «Кавказский кубок» представляет собой декларацию поэта о понимании им своего дара, без которого нет жизни, к тому же с обсуждением самых главных в классической русской поэзии стихотворных размеров. По сюжету герой разыскал среди ветоши и хлама в лавке купца-армянина кубок, купец запросил недорого со словами:

«<...> Так пейте из кубка и прелесть хорея
Найдете по Пушкину там».
А я отвечал, что Кавказ мне дороже,
Что Лермонтов лучше всего:
Ямб в «Демоне» чудный. А он: Друг мой, все же –
Онегин прекрасней всего».

Надо заметить, что Пушкин – поэт скорее ямбический, свыше 82 % всех его стихов написаны ямбом. Но и хореем написаны памятные многим с детства («Три девицы под окном...») и хрестоматийные стихотворения («Буря мглою небо кроет...»). «Демон» написан действительно четырехстопным ямбом, – как и «Евгений Онегин». А Французович свое стихотворение написал амфибрахием. Во всяком случае герой купил кубок

И ныне, касаясь его,
Краями уст пылких (коль нет чьих-то губок)
Пою ни с того ни с сего
Про то, что забвения нету и в кубке,
Что ржавчина съест и кинжал.
Что нужно, без страха к судьбе-душегубке
Девятый испытывать вал.

Если же с этим кубком поэзии что-нибудь случится, то и с жизнью за ненадобностью можно расстаться:

А к вечеру с кубком иль утром я сяду,
Слеза в него капнет, глядишь,
А если придется разбить этот кубок
И вдребезги раз навсегда –
Пусть жизнь отлетает (коль нет чьих-то губок),
Исчезнет она без следа!..

(Казимир Французович. Кавказский кубок // Виленская речь, 1922, № 34, 6 марта, с. 3).
В одном из стихотворений Французовича тема неразделенной любви реализуется в традиционных, начиная с народной поэзии, образах деревьев – «У дороги на пригорке / Дремлют три березы», вдали молодым березкам кивает «Дуб влюбленный старый»

А березы и не взглянут,
Им глядеть не любо:
Любили клен высокий,
Он милее дуба.

(Казимир Французович. Три березы // Виленская речь, 1922, № 13, 13 февраля, с. 3).
«Песня старого холостяка» Французовича напоминает графоманские стихи поэта-самоучки телеграфиста Ильи Чалеева из его сборника «Горю – забвение» (1913):

Надя, Шура, Лида, Таля!
Я, сердечко их печаля,
Отказал им наотрез,
Знать – в меня вселился бес!

<...>

Первая – чудная Надя,
Чудная роза из роз,
В карие очи ей глядя,
Я наслаждался средь грез.

<...>

Первая стала наседкой,
Ну, а вторая – в гробу.
Третья – отцветшей кокеткой
Носит морщинки на лбу.

<...>
(К. Французович. Песня старого холостяка // Виленская речь, 1922, № 127, 30 июля, с. 3).
Похожий набор женских имен встречается в стихотворении Французовича «Казачья песня» в весьма недолговечной газете "Новости" (вышло 10 номеров за 10 дней в марте 1923 г.).

 Отправлено: 30.01.21 20:59. Заголовок: Стихи Казимира Французовича

*

Пламень свечки был так ярок,
Не дымясь она горела.
Так и жизнь моя вначале,
Как свеча горела ярко,
А теперь уж угасает
Наподобие огарка.

К. Французович. Огарок // Виленская речь, 1922, № 85, 4 мая, с. 3.

*

Как Шиллер и Гете
Мы будем мечтать,
Как Байрон, скитаясь,
Судьбу проклинать,
Как Гейне заплачем
Над прахом любви,
Как Пушкин прославим
Камины свои.
Как Лермонтов будем
Мы духам под стать
И Демоном станем
Тамару ласкать.
И с Гоголем будем
Мы ведьм воскрешать.
И с Эдгаром Поэ
Чумою пугать.

К. Французович. Сегодня // Виленская речь, 1923, № 158, 11 марта, с. 3.

*

Помешан на экспромте,
Бери любой объект!..
Так вот сейчас возьмемте
Георгьевский проспект.

Ах, эти магазины,
Отели, как дворцы –
Их посещают чинно
Различные дельцы.

Один богач-подрядчик
Имеет семь невест,
И знает всяк кабатчик,
За трех и пьет и ест.

Проходят с кислой миной
И бедняки-глупцы:
Ведь вышвырнут их чинно
Отели и дворцы.

Пойдут в свои лачуги
Те бедняки-глупцы.
Общественные круги,
Различны как дельцы.

Помешан на экспромте,
Бери любой объект.
На этот раз возьмемте
Георгьевский проспект.

К. Французович. Георгиевский проспект (Из картин города Вильно) // Виленская речь, 1922, № 120, 23 июля, с. 3.

 Отправлено: 06.02.21 10:42. Заголовок: Казимир Французович. В больнице

В больнице

Мягкий сумрак ложится в больнице
Вечерком, когда нет никого.
Он мечтательно тихо ложится
На карниз потолка высоко.

Я лежу, наблюдая в постели,
Как сливаются краски легко,
И отрадней пастушьей свирели
Тишина – когда нет никого.

Я хочу в сладкой дреме забыться,
Позабыть про себя самого
И душою с природою слиться
В тишине – когда нет никого.

К. К. Французович. В больнице // Новая искра, 1937, № 78 (348), 8 апреля, с. 3.

 Отправлено: 09.02.21 09:34. Заголовок: В Святую ночь Воскресения *

В Святую ночь Воскресения

В Святую ночь мечты златыя
И я лелею. Ночь тиха!
Молюсь: воскресла бы Россия,
Явился пламенный вития,
Пленивший все сердца людския
И сам свободный от греха!

В Святую ночь оно свершится –
Освобождение страны,
Народ душой преобразится,
Народ научится молиться,
Как Жанна д’Арк он будет биться,
Низвергнет царство сатаны.

Казимир Французович. В Святую ночь Воскресения // Виленская речь, 1922, № 72, 16 апреля, с. 5.

Прощание с родиной

Руби канаты! Отплываем!
Ревет бездонный океан...
Изгнанья день нам будет раем,
Зовет нас небо чуждых стран.

Судьба с землей нас разлучила,
И нам уж не вернуться вспять.
Пусть океан одна могила,
Но в нем просторно почивать...

<...>

К. Французович. Прощание с родиной // Виленская речь, 1922, № 71, 15 апреля, с. 5.

 Отправлено: 09.02.21 09:38. Заголовок: Казимир Французович в «Нашей жизни»

Песня

В России жил храбрый, безродный солдат,
Нес тяжкую службу, был жизни не рад.
Сражался на Альпах, видал Инкерман –
Там резал французов, колол англичан.
И красная девка влюбилась в него –
Его полюбила... Зачем? Отчего?
И красную девку он крепко любил –
И с камнем на шее в реке утопил.
И весел был после, хоть жил кое-как,
Но как-то его потянуло в кабак.
Пропал бы – как пес. Но случилась война.
Пошел на войну: ведь война – как жена!
Пал, скошенный пулей, и смерти был рад
Беспутный на свете, безродный солдат.
Взглянул, умирая, в небесную твердь,
И сам командир похвалил его смерть.

К. Французович. Песня // Наша жизнь, 1930, № 453, 27 апреля, с. 3.

Мы – славяне

Варяги у нас государями были
То: Рюрик, Трувор, Синеус
И мы претворили славянские были
В священный с германцем союз.

Покуда славяне подручными были
Отважным германским вождям,
Мы думать забыли о том, чем мы были,
Забыли славянский свой храм.

Лишь изредка только моравы, поляки,
Собесский и царь Александр,
Сын Павла, учили – что мы, как вояки –
Пророки получше Кассандр.

К. Французович. Мы – славяне // Наша жизнь. 1930, № 477, 27 мая, с. 3.